Неточные совпадения
— Погоди. И за те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку,
судом скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (
говоря это, Бородавкин изодрал и растоптал), с тобой же самим, яко с растлителем добрых нравов, по предварительной отдаче
на поругание, поступить, как мне, градоначальнику, заблагорассудится.
Да вот вам, панове, вперед
говорю: если кто в походе напьется, то никакого нет
на него
суда.
К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический язык сплетни; про матроса
говаривали, что он где-то кого-то убил, оттого, мол, его больше не берут служить
на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что «терзается угрызениями преступной совести».
Катерина. Э! Что меня жалеть, никто виноват — сама
на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.) Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского
суда?
Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь грех здесь,
на земле, натерпишься.
— И без говядинки обойдемся,
на нет и
суда нет. Бедность,
говорят, не порок.
Самгин определил, что Диомидов
говорит так же бесстрастно, ремесленно и привычно, как обвинители
на суде произносят речи по мелким уголовным преступлениям.
Как всегда, ее вкусный голос и речь о незнакомом ему заставили Самгина поддаться обаянию женщины, и он не подумал о значении этой просьбы, выраженной тоном человека, который
говорит о забавном, о капризе своем. Только
на месте, в незнакомом и неприятном купеческом городе, собираясь в
суд, Самгин сообразил, что согласился участвовать в краже документов. Это возмутило его.
— Павловский полк, да —
говорят — и другие полки гарнизона перешли
на сторону народа, то есть Думы. А народ — действует: полицейские участки разгромлены, горят, окружный
суд, Литовский замок — тоже, министров арестуют, генералов…
Он поехал с патроном в
суд, там и адвокаты и чиновники
говорили об убийстве как-то слишком просто, точно о преступлении обыкновенном, и утешительно было лишь то, что почти все сходились
на одном: это — личная месть одиночки. А один из адвокатов, носивший необыкновенную фамилию Магнит, рыжий, зубастый, шумный и напоминавший Самгину неудачную карикатуру
на англичанина, громко и как-то бесстыдно отчеканил...
— Как я, избитый, буду
на суде? Меня весь город знает. Мне трудно дышать,
говорить. Меня лечить надо…
Красавина. Что же станешь
на суде говорить? Какие во мне пороки станешь доказывать? Ты и слов-то не найдешь; а и найдешь, так складу не подберешь! А я и то скажу, и другое скажу; да слова-то наперед подберу одно к другому. Вот нас с тобой сейчас и решат: мне превелегию
на листе напишут…
— Вот эти
суда посуду везут, —
говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками, дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо,
на берегу! В июле мы будем ездить
на остров, чай пить. Там бездна цветов.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь,
говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей
на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы
на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В
суд,
говорит,
на нее, в
суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в
суде возьмешь, чем докажешь?
Я было стала ей
говорить, всплакнула даже тут же
на постели, — отвернулась она к стене: «Молчите,
говорит, дайте мне спать!» Наутро смотрю
на нее, ходит,
на себя непохожа; и вот, верьте не верьте мне, перед
судом Божиим скажу: не в своем уме она тогда была!
«
На берег кому угодно! —
говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько;
суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения
на них;
на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Я ждал, не будет ли бури, тех стремительных ветров, которые наводят ужас
на стоящие
на рейде
суда; но жители капштатские
говорят, что этого не бывает.
Бывшие
на берегу офицеры с американского
судна сказывали, что они ожидали уже услышать ночью с нашего фрегата пушечные выстрелы, извещающие о критическом положении
судна, а английский миссионер
говорил, что он молился о нашем спасении.
— Сенат не имеет права сказать этого. Если бы Сенат позволял себе кассировать решения
судов на основании своего взгляда
на справедливость самих решений, не
говоря уже о том, что Сенат потерял бы всякую точку опоры и скорее рисковал бы нарушать справедливость, чем восстановлять ее, — сказал Селенин, вспоминая предшествовавшее дело, — не
говоря об этом, решения присяжных потеряли бы всё свое значение.
— Не знаю, либерал ли я или что другое, — улыбаясь, сказал Нехлюдов, всегда удивлявшийся
на то, что все его причисляли к какой-то партии и называли либералом только потому, что он, судя человека,
говорил, что надо прежде выслушать его, что перед
судом все люди равны, что не надо мучать и бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. — Не знаю, либерал ли я или нет, но только знаю, что теперешние
суды, как они ни дурны, всё-таки лучше прежних.
— Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна с своей искусной, притворной, совершенно похожей
на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. — Мне
говорят, что вы приехали из
суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей с сердцем, — сказала она по-французски.
Секретарь сидел
на противоположном конце возвышения и, подготовив все те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную статью, которую он достал и читал вчера. Ему хотелось
поговорить об этой статье с членом
суда с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде разговора хотелось ознакомиться с нею.
— Женщина эта, —
говорил товарищ прокурора, не глядя
на нее, — получила образование, — мы слышали здесь
на суде показания ее хозяйки.
— Интересно, что сегодня будет у Ивана Яковлича с Ломтевым, — каждый раз
говорил партнер Привалова, член окружного
суда, известный в клубе под кличкой Фемиды. — Кто кого утопит… Нашла коса
на камень…
— Об этом мы еще
поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело в
суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот что: как-нибудь
на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
Сходи к ней, Алеша, попроси ее, чтобы не
говорила этого
на суде.
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то
суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал
на обеих ручках, а потом распял
на стене, прибил гвоздями и распял, а потом
на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро!
Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и
на него любовался. Это хорошо!
Он мне об той, об Катьке, вдруг сейчас и
говорит: такая-де она и сякая, доктора из Москвы
на суд для меня выписала, чтобы спасти меня, выписала, адвоката самого первого, самого ученого тоже выписала.
На этом прокурор прекратил расспросы. Ответы Алеши произвели было
на публику самое разочаровывающее впечатление. О Смердякове у нас уже поговаривали еще до
суда, кто-то что-то слышал, кто-то
на что-то указывал,
говорили про Алешу, что он накопил какие-то чрезвычайные доказательства в пользу брата и в виновности лакея, и вот — ничего, никаких доказательств, кроме каких-то нравственных убеждений, столь естественных в его качестве родного брата подсудимого.
И что бы ты ни
говорил на меня
на суде, что бы ты ни свидетельствовал — принимаю и не боюсь тебя; сам все подтвержу!
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул
на него Митя, — ах, ты про
суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках
говорили, вот все про этот
суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра
суд, только я не про
суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты
на меня с такою критикой в лице смотришь?
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь,
говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я
на сей счет могила, а вот что хотел я вам только
на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты
на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
— Ну, так и я тогда же подумала! Лжет он мне, бесстыжий, вот что! И приревновал он теперь меня, чтобы потом
на меня свалить. Ведь он дурак, ведь он не умеет концов хоронить, откровенный он ведь такой… Только я ж ему, я ж ему! «Ты,
говорит, веришь, что я убил», — это мне-то он
говорит, мне-то, это меня-то он тем попрекнул! Бог с ним! Ну постой, плохо этой Катьке будет от меня
на суде! Я там одно такое словечко скажу… Я там уж все скажу!
Ну и пусть, я тоже не стану дотрогиваться, но, однако, позволю себе лишь заметить, что если чистая и высоконравственная особа, какова бесспорно и есть высокоуважаемая госпожа Верховцева, если такая особа,
говорю я, позволяет себе вдруг, разом,
на суде, изменить первое свое показание, с прямою целью погубить подсудимого, то ясно и то, что это показание ее было сделано не беспристрастно, не хладнокровно.
Исправник донес Тюфяеву. Тюфяев послал военную экзекуцию под начальством вятского полицмейстера. Тот приехал, схватил несколько человек, пересек их, усмирил волость, взял деньги, предал виновных уголовному
суду и неделю
говорил хриплым языком от крику. Несколько человек были наказаны плетьми и сосланы
на поселенье.
— Так и есть! Так я и знала, что он бунтовщик! — сказала она и, призвав Федоса, прикрикнула
на него: — Ты что давеча Аришке про каторгу
говорил? Хочешь, я тебя, как бунтовщика, в земский
суд представлю!
— И не злодей, а привычка у тебя пакостная; не можешь видеть, где плохо лежит. Ну, да будет. Жаль, брат, мне тебя, а попадешь ты под
суд — верное слово
говорю. Эй, кто там! накрывайте живее
на стол!
Как-то вышло, что
суд присудил Ф. Стрельцова только
на несколько месяцев в тюрьму. Отвертеться не мог — пришлось отсиживать, но сказался больным, был отправлен в тюремную больницу, откуда каким-то способом —
говорили, в десять тысяч это обошлось, — очутился дома и, сидя безвыходно, резал купоны…
Повторяю: я и теперь не знаю, стояла ли подпись отца
на приговоре военно —
судной комиссии, или это был полевой
суд из одних военных. Никто не
говорил об этом и никто не считал это важным. «Закон был ясен»…
Этот случай произвел у нас впечатление гораздо более сильное, чем покушение
на царя. То была какая-то далекая отвлеченность в столице, а здесь событие в нашем собственном мире. Очень много
говорили и о жертве, и об убийце. Бобрик представлялся или героем, или сумасшедшим.
На суде он держал себя шутливо, перед казнью попросил позволения выкурить папиросу.
— Молчать… Я
говорю: тай — ные сборы, потому что вы о них ничего не сказали мне, вашему директору… Я
говорю: незаконные, потому… — он выпрямился
на стуле и продолжал торжественно: — …что
на — ло — ги устанавливаются только государственным советом… Знаете ли вы, что если бы я дал официальный ход этому делу, то вы не только были бы исключены из гимназии, но… и отданы под
суд…
— А Галактион?.. Ведь он был
на суде и сидел рядом с тобой. Что он тебе
говорил?
— А Полуянов? Вместе с мельником Ермилычем приехал, потребовал сейчас водки и хвалится, что засудит меня, то есть за мое показание тогда
на суде. Мне,
говорит, нечего терять… Попадья со страхов убежала в суседи, а я вот сижу с ними да слушаю. Конечно, во-первых, я нисколько его не боюсь, нечестивого Ахава, а во-вторых, все-таки страшно…
Тот еврей, у которого украли
на Сахалине 56 тысяч, был прислан за фальшивые бумажки; он уже отбыл сроки и гуляет по Александровску в шляпе, пальто и с золотою цепочкой; с чиновниками и надзирателями он всегда
говорит вполголоса, полушёпотом, и благодаря, между прочим, доносу этого гнусного человека был арестован и закован в кандалы многосемейный крестьянин, тоже еврей, который был осужден когда-то военным
судом «за бунт» в бессрочную каторгу, но
на пути через Сибирь в его статейном списке посредством подлога срок наказания был сокращен до 4 лет.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю,
на суде же
говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают;
суд приговорил ее
на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
О прошлом
говорит он спокойно, не без иронии, и очень гордится тем, что его когда-то
на суде защищал г. Плевако.
„Командир и офицеры съезжают последними, —
говорила она, — и я съеду с барка тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется
на судне“.
Я
на суде говорил то, что тебе вот сказываю, как есть, а
суд не верит: «Тут все так
говорят и глазы крестят, а всё неправда».
Говорят, и в печати, между прочим, высказывалось предположение, будто беглых каторжных принимают
на свои
суда американские китобои и увозят их в Америку.
Жалобницы и
на ту я не подам,
суда по форме
говорить с ней не стану.
Говорили, — зачем Островский вывел представителем честных стремлений такого плохого господина, как Жадов; сердились даже
на то, что взяточники у Островского так пошлы и наивны, и выражали мнение, что «гораздо лучше было бы выставить
на суд публичный тех людей, которые обдуманно и ловко созидают, развивают, поддерживают взяточничество, холопское начало и со всей энергией противятся всем, чем могут, проведению в государственный и общественный организм свежих элементов».